И каплю души своей
В театр имени X. Нурадилова Муса Дудаев пришел вместе с другими выпускниками чечено-ингушской студии Ленинградского института театра, музыки и кинематографии. Было это в начале шестидесятых годов...
— Как подарок судьбы вспоминаю годы, проведенные в Ленинграде, — рассказывает народный артист Чечено-Ингушской АССР Муса Абдиевич Дудаев. — Представьте себе паренька из далекого горского аула, не видевшего в свои неполные восемнадцать лет большого города, ни разу не побывавшего в театре, на художественной выставке. Зато у него, как и у всех его друзей, была такая огромная тяга учиться, что своей усидчивостью они удивляли педагогов. Наши учителя понимали: нам предстоит многое наверстать, многое узнать и открыть в первый раз. Поэтому не жалели ни сил, ни времени.
Сейчас почти все из того выпуска— признанные мастера, костяк труппы, на плечах которого лежит основная тяжесть репертуара. Не представляет исключения и судьба Мусы Дудаева, одного из самых известных и любимых актеров в республике.
Его дарование трудно уместить в рамках одного амплуа — настолько оно богато, разносторонне, всегда неожиданно. А те, кто ближе знают М. Дудаева, не перестают поражаться еще одному его драгоценному качеству — непреходящей тягой к знаниям. Это свойство души, признается Муса, в нем воспитали ленинградские педагоги. И теперь без хорошей русской прозы, книг своих земляков, серьезных исследований, касающихся проблем актерского мастерства, поэтических новинок он не мыслит своей жизни. И еще без одного.
— Муса Абдиевич, что заставило вас заняться переводами с русского на чеченский — случай или это было внутренней потребностью сказать то, о чем, возможно, не удавалось поговорить со зрителями со сцены?
— В общем-то, помог случай, но благодарить его было бы ошибкой. В 1970 году главный режиссер нашего театра, заслуженный деятель искусств РСФСР, лауреат Государственной премии России имени К. С. Станиславского Мималт Солцаев написал пьесу «Мюрид революции» о славном сыне чеченского народа, бесстрашном герое гражданской войны Асланбеке Шерипове. Она понравилась в театре. Кому поручить перевести ее с русского? Я предложил тогда свои услуги. Мне поверили. Тайное стало явным. Коллеги узнали, что я пишу стихи, интересуюсь русской литературой, перевожу. С этого в общем-то и началось. Перевел «Темп-29». Эта пьеса, написанная по мотивам произведений известного советского драматурга Николая Погодина, также шла на подмостках нашего театра. Постепенно переводческая работа из увлечения переросла в нечто большее, стала серьезным и кропотливым занятием, позволяющим высказываться по поводу интересующих меня проблем. В настоящее время, например, я работаю над комедией В. Шекспира «Укрощение строптивой», которая включена в репертуарные планы театра. Готовлю поэтический сборник, где попытаюсь собрать собственные переводы стихов, начиная от Пушкина и кончая современными авторами.
— Имя Александра Сергеевича Пушкина Вы упомянули, конечно же, не случайно. Ваш интерес к его творчеству на протяжении многих лет постоянен. А перевод «Маленьких трагедий» стал событием в культурной жизни республики.
— Мне посчастливилось не только перевести стихи гениального русского поэта, но и создать его образ на сцене родного театра. Вспоминаю такой эпизод. Показав спектакль зрителям (в его название мы вынесли название одной из трагедий «Пир во время чумы»), завоевав почетный диплом жюри на Всесоюзном конкурсе драматических произведений, посвященных 175-летнему юбилею поэта, театр закрыл сезон. Я сразу же уехал в дом отдыха на берегу Волги. Близилась осень. Людей было немного. Поэтому все как-то сразу удивительно быстро перезнакомились. Мой номер оказался соседним с тем, в котором жил Юрий Каюров — исполнитель роли Владимира Ильича Ленина в театре и кино. Слух о том, что я перевел Пушкина на свой родной язык и создал образ поэта на сцене театра, быстро распространился. И вот однажды, прогуливаясь, Юрий Каюров поинтересовался: «Муса, а, собственно, как ты подошел к воплощению этого образа? Пушкин — это же глыба, личность выдающаяся, характер противоречивый».
...Готовясь переводить «Маленькие трагедии», я прочел в одном исследовании строки, вызвавшие во мне внутренний протест. В образе поэта автор увидел рафинированного юношу, чаще страдающего, чем наступающего, не готового да и не умеющего себя защитить. Я же персонифицировал фамилию Пушкин в пушку, мощно и без промахов стрелявшую по самодержавию. Для меня поэт — прежде всего борец. Человек, презиравший условности света, смелый, отчаянный. Это определило мой подход к решению образа.