— Что вы мучаете человека. Принесите со двора несколько поленьев...
Первое, что вырезал из дерева Ильяс, были цветы. Весенние подснежники, голубой шалью растелившиеся по талой земле. Этот выбор не был случайностью, в нем заключался особый, понятный каждому, кто окружал Дутаева в те дни, смысл...
Окна их палаты выходили в больничный сад. Весной мокрые ветви деревьев, наливаясь соком пробуждающейся жизни, призывно и гулко стучали по стеклам. Этот стук радостно отзывался в сердце Ильяса, как бы обещая ему: все будет хорошо, все будет хорошо. А когда санитарки приносили в палату букеты первых подснежников, и они, источая вокруг себя терпкие запахи весны, наполняли все пространство палаты бодрящей свежестью, на душе становилось совсем светло. И он вновь брал в руки дерево, стараясь открыть, понять заключенную в нем тайну. Свои поделки Ильяс раздаривал нянечкам, медицинским сестрам, врачам. Сейчас он понимает, как были наивны и несовершенны те работы. Тогда же ему казалось, что люди, принимая от Ильяса цветы, проявляли не только сострадание к больному. Он видел в их глазах удивление, а иногда и восторг. И это радовало его.
С тех пор весна для И. М. Дутаева — любимое время года, а к цветам, природе он питает не то, чтобы страсть — благоговейное отношение. Цветы для него — и своего рода талисман удачи, и выражение человеческого милосердия, и тот подарок, который он любит преподносить и принимать от людей, и символ совершенства в искусстве, знак того, как надо много и неустанно работать, чтобы достичь высот этого совершенства.
...Болезнь упорствовала. Только в Ленинграде, когда Антонина Филипповна Ракитянская, наперекор предостережениям коллег, провела операцию на позвоночнике, он понял: наступает тот миг, который предвещали, стуча в окно, ветви весенних деревьев.
Направляясь в Грозный, Ильяс вез в подарок маме букет цветов из дерева. Когда она увидела сына, крепко стоящего на ногах, то всплеснула руками, прижала к себе, и все еще не веря, что это он, долго не могла успокоиться. Привезенные издалека цветы мать поставила на столик возле своей кровати. И с тех пор уже не расставалась с ними.
Их небольшая квартирка, долгое время остававшаяся без присмотра мужчины, нуждалась в ремонте. Ильяс, хотя болезнь и не отпускала совсем, достал материал, купил рубанок, стамески. Подправил подоконники. Заменил состарившиеся половицы. Посадил на петли новые двери. И квартира заулыбалась. А тут еще одна идея возникла. Надо же хоть чем-то украсить жилище. И тогда Ильяс решил смастерить шифоньер. Принимал законченную работу сосед Ильяса— Николай Георгиевич Маслюк, по профессии — инженер, по призванию — мастеровой человек. Вскоре полюбоваться сделанной Ильясом вещью он привел Идриса Муртузовича Базоркина.
Неторопливо рассматривал тот шифоньер и все то, что осмелился выставить перед гостями Ильяс. А затем, нарушая, как казалось Ильясу, слишком долгое молчание, громко и мощно произнес голосом, не терпящим возражений:
— Ну, дорогой, хочешь, не хочешь, а учиться тебе надо. «Цветы Ильяса Дутаева» — так назвал Идрис Муртузович свой очерк о будущем художнике, появившийся на страницах «Грозненского рабочего» в 1963 году. Читая сейчас этот материал — первую публикацию о творчестве Дутаева, явственно представляешь, что значил он для Ильяса. Бурно, с искренней душевной радостью приветствовал известный ингушский писатель рождение нового таланта, предсказывал ему счастливое будущее... Это, собственно, и решило судьбу Ильяса.
— Сколько лет прошло, — рассказывает Ильяс, — я до сих пор не могу забыть, как Идрис Муртузович, большой, красивый человек, на фоне которого я выглядел совсем коротышкой, водил меня по инстанциям, добивался, чтобы меня направили учиться. И все последующие годы он опекал меня, пристрастно следил за моим творчеством... Значение того, какую роль сыграл этот человек в моей жизни, начинаю понимать только сейчас.
Урок ответственности за судьбу ближнего, преподанный им когда-то мне, я впитал буквально каждой клеткой своего существа. И сейчас любой мой шаг в жизни и в искусстве — это продолжение того урока.
Паренька, приехавшего в Абрамцевское художественно-промышленное училище в гипсовом поясе, сразу приметили, а группа, куда он попал, тотчас взяла над ним шефство. Ненавязчиво, стараясь не поранить в Ильясе чувство собственного достоинства, опекали ребята темпераментного горца. А тот словно бы и не замечал своего недуга. Ходил с товарищами в походы, катался на лыжах, даже играл в футбол. И еще учился. Неистово. Жадно. Отвергал как жалость к себе, так и умиление собственной персоной. Веселый нрав, жизнелюбие, щедрость души, тяга к знаниям — все это было естественным в юноше, непоказанным, далеким от корыстных побуждений. Столь же естественной была и ответная реакция преподавателей училища. Тактично вводили они Ильяса в сложный, полный противоречий мир творчества, помогали ему поверить в собственные силы, открывая то, что с лихвой отпустила Дутаеву природа.