- В таком случае будем враждовать! - вставил он.
- А ты помалкивай, сопляк! - прикрикнул Мурад на сына. Не ты ли будешь враждовать?
- А почему бы и нет?
- Я кому сказал? Перестань болтать!
- Что ты орешь на ребенка?! - не выдержала и вступилась за сына мать.
- Ребенок! Тогда положи его в люльку, если он ребенок! В пеленки замотай и горшочек подставь...
- Ну как ты можешь так говорить о сыне?
Амайг не помнил, чтобы отец когда-нибудь прежде повышал на него голос, поэтому сейчас это его обидело, а заступничество матери привело к тому, что он махнул рукой и выскочил из комнаты.
Мурад забеспокоился. Он знает, как сын стремится уехать из дому - не подался бы сейчас куда-нибудь. Вгорячах и не такое сделаешь. Это окончательно вывело Мурада из себя.
- Эй, оставьте меня в покое! - крикнул он, вскочив с места. - Все, все! Слышите! Я мирно и спокойно ем свой сискал! Не втягивайте меня в черные дела!
Этот крик напомнил Хусену кудахтанье курицы. Даже руками Мурад взмахивал, как курица крыльями.
Мурад вышел во двор. Амайг стоял под деревом. Увидев сына, отец закружился вокруг него, а тот, как бодливый козленок, все что-то упирался. Тут-то и появился Исмаал. Не заезжая к себе домой, он приехал прямо сюда. Хусен и обрадовался его приезду и огорчился: придется теперь и перед Исмаалом ответ держать. Что еще он скажет? Но в одном Хусен был твердо уверен: что бы Исмаал ни сказал, как Мурад он себя не поведет.
Едва встретив Исмаала, Мурад и ему начал жаловаться.
- Вот видишь, что натворил, - сказал он, кивнул в сторону Хусена. - А теперь наваливает свою заботу на других. И тебя, я вижу оторвали от важного дела...
Даже то, что делал Исмаал там, за хребтом, Мурад уже готов был признать важным и нужным делом. Забыл, что совсем недавно противился этому.
- Что же теперь поделаешь? Разговорами делу не поможешь. Надо что-то предпринимать! - оборвал его Исмаал.
Мурад примолк и не возразил даже тогда, когда Исмаал предложил вторично послать посредников.
Хусен посмотрел на Мурада, и ему вдруг странными показались усы родича. Такие усы к лицу мужчине. Вот Исмаалу бы, к примеру...
К вечеру опять послали посредников. К трем прежним старцам добавился еще один. Но Соси стоял на своем. Старики не тотчас повернули назад, они довольно долго уговаривали Соси. И тот, может, и сдался бы, не будь при нем племянника и еще трех-четырех родственников, особенно одного из них - Гарей, который всего год назад переехал в Сагопши из Ачалуков.
Этот Гарей вел себя так, будто именно он в ответе за судьбу Эсет. Но скорее всего его волновала не честь семьи Соси. Он в родстве с Саадом: жена его - дочь Сейта, убитого брата Саада. И возможно, памятуя о вражде сыновей Беки с Саадом, он и кипятился в угоду своему сородичу-богачу.
- Ничего, - сказал Исмаал, когда старики вернулись ни с чем, - пошлем еще раз. Терпение и камень долбит.
- А согласятся ли люди ходить, если их чуть ли не выгоняют?
- не без ехидства спросил Мурад.
- Поищем таких, которые согласятся.
Исмаал направился к двери. Перед Хусеном он остановился и сказал:
- А ты поезжай-ка в Ачалуки. Здесь тебе делать нечего.
- И правда нечего! - обрадовался Мурад. - До примирения да же лучше, если ты будешь там.
Но когда Амайг заявил, что поедет с Хусеном, Мурад пожалел, что одобрил предложение Исмаала. Теперь уже делать было нечего.
- Вот и ладно, - кивнул Керам, - пусть едут вместе, вдвоем оно лучше.
Хусен вскочил на коня Керама, Амайгу Мурад разрешил ехать на своем мерине. Дал он ему и ружье. Отец, конечно, не знал, что его семизарядный револьвер уже лежит в кармане сына.
Но оружие в пути не понадобилось. В Ачалуки прибыли, когда люди уже спали. Только Эсет сидела у окна и, словно ей кто сообщил о приезде Хусена, ждала его, чутко прислушиваясь к каждому звуку и каждому шороху. И едва с улицы донесся конский топот, Эсет бросилась к двери...
Недобрую весть привез ей Хусен. Он не стал скрывать, что произошло в Сагопши. Лучше, если она будет готова ко всему.
В эту ночь глаза Эсет не высыхали. Никто не знал, что она плачет. Эсет была одна в отведенной ей комнатенке. Хусена и Амайга Сийбат уложила в большой холодной комнате. Старушка оберегала невесту. Мулла еще не благословил молодых, нельзя им быть вместе. А благословит он только после примирения.
На рассвете Амайг уехал, а Сийбат пошла выгонять корову в стадо.
Наступила минута, когда Эсет и Хусен наконец, пусть не долго, могли побыть вдвоем.
- Если бы ты знал, каким бесконечно длинным был для меня вчерашний день! - сказала Эсет, склонив голову на плечо Хусена.
- Поверь, Эсет, для меня он тоже не был коротким. - Хусен нежно обнял ее и вдруг увидел слезы на глазах. - Ты плачешь?
- Не железная ведь я, Хусен! - Рыдания сдавили ей горло.
- Уж не жалеешь ли? Эсет покачала головой.
- А я-то подумал, что ты, может, раскаиваешься, захотела до мой. Отец ведь твой требует, чтобы тебя возвратили.
- Я скорее умру, чем вернусь.
- Только через мой труп ты попадешь к отцу. А пока я жив, ни он и никто другой не отнимет тебя у меня.
Эсет еще крепче прижалась к плечу Хусена, а он сидел весь напряженный, словно приготовился к бою. Ему вдруг вспомнились два расписанных памятника на согопшинском кладбище. Те два памятника брату и сестре, которые он видел еще в детстве. Памятник брату, убитому за похищение засватанной другим девушки, и памятник его сестре, которая не перенесла смерти брата. «Нет, -подумал Хусен, - я буду бороться за Эсет!»