Сями не понимал, о чем говорил Исмаал, но когда тот из-за недостатка слов покрутил пальцем у виска, обиделся.
Ази тоже махнул рукой.
- Что с него взять, - сказал уже по-ингушски старшина, - сумасшедшего надо привязывать.
И это Сями тоже хорошо понял.
- Я не сумасшедший! - погрозил он кулаком Ази, потом по вернулся к Исмаалу. - Слышите, вы? Я не сумасшедший! - уже чуть не плача добавил он и, ни на кого больше не взглянув, пошел прочь.
Отойдя метров на пятьдесят, остановился, посмотрел в сторону села. Подумав, видно, что Элмарза все еще торчит у ворот и пошлет его работать, Сями зашагал к полю.
Он, наверно, не разбирал, куда идет и зачем, ему все было безразлично, лишь бы уйти от Элмарзы, от Ази, от казака, от людей...
Хусен смотрел вслед Сями и весь горел ненавистью к Ази и гордостью за Сями, который не испугался старшины. Если бы и Дауд так защищался, - подумал мальчик, - его бы не арестовали».
Хасан тоже думал. Но он думал о другом: о неубранной кукурузе, о том, что овцы Саада уничтожат ее и тогда всем им беда...
До самого Сагопши дорога ровная, разве только кое-где встретится рытвина от старой колеи. Но в селе дорогу дважды пересекают рвы: один большой - его пробил ручеек, другой чуть поменьше. Дальше дорога сворачивает на Пседах. Туда ведет еще путь, что со стороны кладбища. Он прямее, и по нему до Пседаха ближе. И поди ж ты знай, по какой из дорог вздумается проехать наместнику. А потому исправляют обе. Благо ведь, не своими руками делают это пристав и старшина. Людей хватает, а не хватит - сгонят еще.
Гравий возили на арбах из оврага, что в Родниковой балке, за Пседахом. Туда-то и послали Исмаала и Гойберда.
Наместник был в этих краях в последний раз года два назад. С тех пор дороги не приводили в порядок. У крестьян и без того дел хватает, одной лошаденкой не справишься: вспахать надо, взборонить, посеять, дров навозить из лесу, корм для скота запасти -всего не перечислишь.
Люди надеялись, что власти возьмут заботу о дорогах на себя: не малый ведь налог берут с каждого хозяйства!
Да не тут-то было. На налоги содержат старшину, пристава и всякое начальство.
Вот и получается: бросай все дела и чини дорогу. А кому по ней ездить? Даже раз в неделю на базар в Пседах сельчане ездят по другой дороге.
Только и нужна она, что наместнику разок проехать по ней да назад убраться. Еще и не известно, точно ли он приедет, а пристав на всякий случай старается, из кожи вон лезет, надеется на похвалу начальства или, чего доброго, на повышение в чине. Впрочем, он уже и без того считает, что его есть за что похвалить: не он ли поймал Дауда? И уж если Дауд не преступник, кого же еще можно считать преступником: с бунтовщиками якшался, в Сибирь угодил, да бежал оттуда. А теперь еще и разговоры крамольные против царя ведет...
Уже темнело, когда Хасан и Хусен на пустой арбе въехали к себе во двор. Гойберд слез у своего двора: стыдно ему было соседке в глаза посмотреть.
Кайпа, давно ожидавшая, что с минуты на минуту въедут во двор груженные кукурузой арбы, всплеснула руками:
- Почему вы порожними вернулись? Где остальные? Что случилось?
Хасан молчал - его душили слезы.
- Мы гравий на дорогу возили, - сказал Хусен, не поднимая глаз.
- Как? - вырвалось у побледневшей Кайпы. - А кукуруза?
- Ази вместе с казаком силой повернул нас. Полупадишах, мол, едет.
- Да будь они прокляты, и полупадишах этот, и Ази. О Всемогущий! Неужели ты не видишь всей этой несправедливости?!
Несчастная женщина простояла так недолго, она подняла голову и первое, что увидела, были лица сыновей и... глаза, полные невыразимого горя, беспомощности, молчаливого участия и решимости, глаза рано повзрослевших детей.
Кайпа утерла слезы, выпрямилась.
Все вокруг твердили ей, чтобы она не падала духом, была терпеливой... Но только сейчас, глядя на своих мальчиков, Кайпа до конца поняла, что она - их единственная опора и ей надо держаться, надо быть мужественной...
- А ну, Хасан, помоги, давай распряжем лошадь, - сказала она, - а ты, Хусен, отведешь ее в сарай. Да не забудьте накрывать ей спину одеялом, не то застудится - ведь вся как взмыленная от усталости, - с этими словами Кайпа пошла в дом растапливать очаг.
Немного погодя следом за ней вошли и сыновья.
- Ничего, завтра одни поедем убирать кукурузу. И пусть по пробуют: не только Ази, но и сам пирстоп не остановит меня, - сказала мать, ставя перед детьми разогретые галушки и куски вареного курдюка.
- А как же Султан, нани? - спросил Хусен.
- Возьмем с собой и Султана. Завернем в одеяло и возьмем. Ужин Кайпа приготовила на всех, кто утром уехал в поле, а ели
они втроем.
«Вот жаль, что нет Сями», - подумал Хусен, глядя на большую миску перед собой.
А Сями в это время было совсем не до еды.
Даже на улице слышались глухие удары. На сей раз оба брата были жестоки, как никогда, особенно младший - Товмарза. Из-за Сями ему пришлось самому выйти работать на дорогу.
Какое-то время слышался приглушенный крик. Затем все стихло: и удары и крик.
Сями не знал, сколько он пролежал во дворе. Все тело у него болело, словно перебитое. Он попытался подняться, но не смог.