Видел я его в тот день в последний раз
12-14 мая 2003
…У Валентина Катаева в его романе «Трава забвения» есть такие строки: «Человеческая память обладает пока ещё необъяснимым свойством навсегда запечатлевать всякие пустяки, в то время как самые важные события оставляют еле заметный след, а иногда и совсем ничего не оставляют, кроме какого-то общего, трудно выразимого душевного ощущения, может быть даже какого-то таинственного звука. Они навсегда остаются лежать в страшной глубине на дне памяти, как потонувшие корабли, обрастая от киля до мачт фантастическими ракушками домыслов»…
Моими «домыслами» будут только рассказы о событиях, свидетелем которых сам я не был, но слышал из рассказов моих близких знакомых и друзей, а также студентов, учившихся в те же годы, но старше на 2-3 курса.
Хорошо помню профессора, заведующего кафедрой теоретической механики Георгия Борисовича Пыхачёва. Очень интеллигентный человек, строгий педагог, автор многих публикаций, среди которых (в соавторстве с Щелкачёвым) фундаментальный учебник «Гидравлика нефтяного пласта». К моему сожалению, курс теоретической механики геофизикам читал Севастьянов. Георгий Борисович с женой «дружили семьями» с Евгенией Ивановной Онановой (я рассказывал о ней ранее). Евгения Ивановна вместе с сестрой, мамой моего одноклассника Валеры Блискунова Зоей Ивановной - в доме у них я бывал очень часто - жили в одноэтажном коттедже на улице 2-я Горячеводская (параллельно Первомайской, ближе к Сунже). Вся сторона этой улицы была застроена такими коттеджами (как и коттеджи на Первомайской напротив «моей» 4-й школы), предназначенными для преподавателей института. Пыхачёвы часто приходили в гости к Евгении Ивановне и почти каждый раз играли дома или в садике у дома (дворы всех коттеджей были размером соток шесть, с фруктовыми деревьями и ягодниками) в преферанс, классический, с четырьмя играющими. Карточные колоды были, помнится, какие-то необычные, с красивыми «рубашками», а «пульки» расписывали на развороте большой «амбарной» тетради.
…Помню, как в детстве, когда я учился ещё в мужской школе, в начале 50-х, мы, дети, играли в карты очень необычной колодой (не помню, кому она принадлежала). Колода была явно европейской, даже немецкой (видимо, кто-то привёз её из Германии после войны). Вместо привычных для нас рисунков карточных мастей там были дубовые жёлуди, дубовые листья и зелёные шары (рисунок четвёртой масти не помню). Это были обычные игральные карты, а не карты таро…
Иногда мы с Валерой наблюдали игру - нам разрешали только смотреть, учиться, «мотать на ус» стратегию игры и правила записи результатов. Позже, уже будучи студентами, мы сами играли в преферанс, иногда до глубокой ночи, а одно время было повальное увлечение покером (довольно упрощённым) на «интерес».
Я многим обязан Евгении Ивановне, многому научился от неё. Это была высоко образованная женщина, окончившая Бестужевские курсы в самый канун революции. Это обстоятельство помешало ей получить полагающийся документ, что и сказалось (при активной «помощи» Севастьянова) на её статусе при кафедре общей химии.
Севастьянов был одним из тех преподавателей, которых не любили все поколения студентов. Рассказы о нём передавались от старших курсов младшим. Запомнилась одна характерная для Севастьянова деталь. Лекцию он читал, казалось, как и другие преподаватели, то поворачиваясь к доске, на которой выводил формулы по ходу лекции, то к аудитории, читал без пауз, быстро - но минут через десять, всегда неожиданно (особенно неожиданно для нас на первых двух-трёх лекциях, потом мы уже привыкли) поворачивался к аудитории и говорил: «Старосты групп, отметьте пятерых отсутствующих». Когда он успевал посчитать количество присутствующих на лекции студентов, оставалось вечной загадкой. Магия!
Старшекурсники предупреждали нас и о том, что Севастьянов не любит слабую активность на практических занятиях. Теоретическая механика - предмет сухой и серьёзный, желающих у доски решать непростые задачи было немного. Уж совсем не активные попадали в «чёрный» список. В нём к началу сессии оказались я, ваш покорный слуга, мой одноклассник Володя Холодилов (сейчас он главный геолог Дагестанского Управления геофизических работ), Гера Фёдоров и ещё 3-4 студента. Перед началом экзамена нам были розданы по три задачи (о чём и предупреждали старшекурсники) и мы должны были их решить (в одной из пустых аудиторий). «Цензом» на допуск к экзамену были минимум две правильно решённые задачи. Хорошо, что нам удалось прорваться через эти барьеры. Моего одноклассника Володю Бурдукова, первого выпускника стройфака, он «мучил» со второго по четвёртый курс.
Другим, также всеми нелюбимым, был Большаков с кафедры высшей математики. Я слыхал, что он одно время был ректором института, но не ручаюсь за достоверность. Большаков был высоким (ровно на голову выше низенького Пробста, что однажды спасло его) мужчиной с каким-то всегда строгим лицом с поджатыми губами. Не любили его студенты. И вот такая легенда о нём от старшекурсников (может быть, вспомнит этот случай Лев Дмитриевич Чурилов, студент НР-53-7). Как-то вечером, уже в сумерках тёплого ещё дня, Большаков с Пробстом вышли из института и направились мимо 2-й школы. Дойдя до трамвайной линии (на этом углу была остановка), они остановились прямо перед тронувшимся с остановки трамваем - ещё тем старым, деревянным, о котором я рассказывал, двери которого автоматически (какая там автоматика в то время) не закрывались. Вдруг…