Много позже точить ножи хозяйки ходили на наш базар. Ножницы поточить больше негде было. Помню, такая мастерская, куда я сам не раз относил ножницы, была у выхода на трамвайную линию, в той стороне базара, что рядом с автостанцией. Кстати, долгое время это была центральная автостанция. Были ещё «Северная» и «Южная» автостанции. Все они сохранились и работают до сих пор, хотя главным стал построенный рядом с химзаводом автовокзал, хорошо знакомый всем.
Кроме точильщиков, по дворам моего детства ходили мастеровые-жестянщики. Помню их зазывной, скороговоркой, крик: «Вёдра, тазы, кастрюли чинить, ведё-о-рки починять!» Почти всегда в каждом дворе находилось то, что требует ремонта. Жестянщики носили с собой деревянный табурет с сиденьем из широких кожаных ремней, деревянный столбик-подставку (как бы верстачок), деревянные же молотки-киянки, небольшие листы жести, ножницы по металлу и прочий инструмент. Всё это было сложено в ящике и переносилось на одном плече, а табурет – на другом. Конечно, работа была нелёгкой, заработок был хотя и стабильный, но доставался трудно.
Жестянщик тоже надевал фартук, садился на табурет, ставил перед собой «верстачок», доставал инструмент и работа закипала. Очень ловко мастер менял прохудившееся дно ведра или кастрюли на новое – вырезал по размеру ведра, с небольшим запасом, круг из жести, удалял прохудившееся и заделывал новое, аккуратно работая киянкой. Приделывал он также и оторванные ручки кастрюль. Работа эта была более длительной, чем заточка, и у нас, мальчишек, быстро кончалось терпение наблюдать за работой.
Сейчас это кажется забавным и смешным для современного поколения, и трогательным для моего поколения, но тогда это было жизненно необходимо. Новых кастрюль, вёдер и тазов купить было практически негде, это ведь были, не забывайте, послевоенные 1945-47 годы.
Сегодня у нас в Волгограде довольно ясный день. Яркое солнце слепит глаза, отражается от мокрого асфальта и луж растаявшего снега, и если смотреть в его сторону, глаза невольно зажмуриваются. И я вспоминаю яркое грозненское солнце и бездонную синеву мартовского неба, когда я, ученик 2-3 класса, возвращаюсь из школы домой. Закончились уроки в тот яркий, весёлый мартовский день, мы попрощались с нашей учительницей Марией Николаевной и разошлись по домам. Я иду через площадь Орджоникидзе, и весёлая, звонкая бесшабашная радость наполняет меня. Также слепит солнце, которое в это время в зените безбрежного неба без единого облака, также отражается оно от мокрого асфальта Первомайской улицы, от весело бегущей вдоль тротуара воды. Немного снега осталось только в глубокой тени в подворотнях, около стволов деревьев… Я иду домой счастливый, с портфелем в правой руке, в новеньких блестящих галошах – как я любил галоши, блестящие чёрные снаружи и с красной байкой внутри! – радуясь этому весеннему дню, радуясь яркому солнцу, радуясь свободе, друзьям, Валерику Блискунову и Володе Пастухову, шагающих рядом.
Дома меня ждёт обед, который надо разогреть на керосинке, ждёт книга приключений – очередной роман Жюля Верна – или игры на улице с соседскими ребятами. А вечером, когда закатное, пожелтевшее солнце станет заглядывать в окна, домой с работы придут родители, и после ужина меня ждут тетради для домашних заданий. Однажды, разогревая на керосинке суп в большой кастрюле, я зачитался, как сейчас помню, романом «Дети капитана Гранта», главой приключений героев в Патагонии. Фитили были сильно вывернуты, для быстрого подогрева, и я, увлекшись книгой, не заметил, что керосинка стала коптить. Суп уже закипел и, оторвав глаза от страниц, увидел, что по комнате летает, как снег, копоть. Лёгкие чёрные шарики лежали повсюду, на столе, на полу, на кровати. Я сильно испугался, но взял себя в руки и очень осторожно сдувал невесомые шарики копоти на пол и собирал их, с величайшей осторожностью, веником. Следы моей халатности, конечно, остались, но только на полу. Обед и игры с ребятами были забыты…
От 33-го магазина на углу «безымянной» улицы иду дальше. Кажется, эта улица называлась Татарской, и здесь был всё тот же излом. В короткий квартал между этой, назовём её Татарской, улицей и Кабардинской улицей упиралась короткая улица Гикало, что на противоположной стороне Первомайской. Мне помнится, что Первомайскую улицу пересекали, в полном смысле, только три или четыре улицы – Кабардинская, Грибоедова, Бакинская, Дёмина. На другом углу квартала, по которому мы сейчас идём, на углу улицы с неизвестным мне названием, тянувшейся от Первомайской до улицы Стахановцев и упиравшейся в забор сквера завода «Красный Молот» позади стадиона «Динамо», стоял старый одноэтажный кирпичный дом, который я очень хорошо помню. На этот дом выходили окна коттеджа, в котором жила семья Лещенко.
Почему-то я связывал этот дом с моим ранним детством, хотя ни разу не был в нём. Дом кирпичный, белый, с простеньким узором в виде выступающих из стен квадратов под каждым из пяти окон, претензиями на кружева кирпичными наличниками вокруг окон, и с широкой парадной дверью. От стены дома над дверью до самого тротуара была железная крыша с резной железной «бахромой» по её периметру. У тротуара крыша опиралась на два железных резных столба. Удобно было под дождём подъезжать к дому на линейке или собственном экипаже и заходить в парадную дверь, не намочившись. Этот дом и эта крыша, сильно проржавевшая, сохранились до самой войны и моего отъезда в Волгоград.