Нал городом вдруг заалело зарево, и вслед за тем тревожно зазвонил колокол.
- Кажется, горит? - сказал Хасан.
- Похоже, что да. Колокол звонит, - согласится Элберд. - У нас при тревоге с мечети кричат, а у них в церковный колокол бьют.
Хасан слышать не мог слова «церковь». Ему одинаково ненавистны были и враги, что восстали здесь, в городе, против новой власти, и Бичерахов, которого он никогда не видел, и церковь - именно с нее строчил пулемет! Горцы ведь не зайдут в церковь, откуда им знать, что в ней делается, а враги там и могут плести свои сети.
- Ее бы поджечь, эту церковь, - зло бросил Хасан, - или взорвать!
- Пусть стоит. Чем она тебе мешает?
- Не помнишь разве, откуда летом пулемет строчил?
- Больше не застрочит. Ниоткуда. А мы не за тем сюда при шли, чтобы поджигать да взрывать. Пусть сам народ и решает, что с ней делать. А мы не должны подавать повода для того, чтобы о нес говорили плохое...
Но говорить плохое все-таки стали. На следующее же утро.
Пожар, который Хасан и Элберд видели ночью, оказывается, возник на большой паровой мельнице. В Моздоке распространился слух, будто поджог мельницы и убийство ее владельца дело рук горцев. Дошел этот слух и до притеречных станиц. Говорили о сундуке золота, о мешке денег. С каждым днем легенда о пропаже все росла и росла. Грабителей называли разных, но истинных похитителей найти не могли. А подозрение между тем пятнало всех. Командиры сотен грозились повесить виновных, если таковые отыщутся среди них...
Именно в этот день убили одного из сагопшинцев.
Убили из засады, когда он один ехал по-над Тереком. Сражен он был одной-единственной пулей. Бедняга вырос сиротой у родственников. Совсем недавно женился. И теперь вот дома осталась молодая жена.
После этого случая решено было на пост посылать не двух, а трех или четырех человек.
На второй день утром прошел новый слушок. Владельца мельницы, мол, никто не убивал, сам внезапно умер: увидел горящую мельницу, обомлел и умер. Но от этого черное пятно, что легло на вайнахов, белее не стало - утверждали, что коли бы не поджог, так и владелец мельницы не умер бы. Обстановка накалялась ровно на столько, на сколько это было нужно врагам Советской власти, которые трусливо, как крысы, попрятались по своим норам и сидели в них, боясь высунуться. Этой провокацией они рассчитывали поднять казаков против горцев, а также и против советской власти, но надежды их не оправдались, казаки не поддались. Им уже надоели войны, да и к тому же что хорошего сделал им этот владелец мельницы - червяк, напитавшийся их же, казачьей кровью? Разговоры, однако, не прекращались, и казаки сторонились горцев...
2
Хасан долго не решался войти во двор к Мите. Его удерживало опасение, что там может оказаться брат Мити - Илгоха. Как ни приглядывался Хасан. во дворе вообще никто не появлялся - он был словно нежилой. Тишина вокруг, будто на кладбище. Хясама это даже тревожило. Наконец он решился и пошел. Вот и знакомый домик. Хасан надавил на дверь. Она. печально скрипнув, отворилась, и тотчас из темной комнаты донесся голос.
- Кто там? - спросила женщина.
- Это я, - ответил Хасан, входя в комнату. - Добрый вечер.
- Кто ты?
- Я это. Митин товарищ, не помните разве?
Сначала слышен был только голос, а женщины самой не было видно. Наконец вырисовалась старая деревянная кровать и сидящая на ней старушка.
- Кто тебе нужен-то?
- Митя нужен.
- Нету Мити.
- А где он?
- Совсем и не было его. Ни его, ни другого. Это люди говорят, что были. А где же они, если были. Хасан насторожился. Старушка была вроде бы не в себе.
- А старик где?
- И старика нет. Никого нет. Я есть. Приходил тут один, говорил, что он мой сын. Илюша. Дважды приходил. Ты тоже, наверное, пришел, чтобы сказать, что ты мой сын? Обмануть меня хочешь? Да?
- Да что вы!
- Меня больше никто не сможет обмануть. Опять хочешь показать мне голову сына. Нет не буду больше глядеть!
Голос ее, поначалу едва слышный, теперь окреп и стал совсем другим, старушка чуть не кричала.
- Какую голову? - спросил Хасан.
- Какую, говоришь, голову?! - взметнулась старуха. - Голову моего сына! Там, у ворот, она лежит! Разве ты не видел?
Ее слова, ее голос, эта темная комната и вой ветра в печной трубе, дребезжание оконного стекла - все действовало на Хасана удручающе. Он выскользнул из дома и заспешил, словно боялся, что старушка погонится за ним, а голос ее так и звенел в ушах: «Голову моего сына! Там у ворот, она лежит!..»
Когда и как это она могла лежать у ворот? Голова какого сына? Может, старуха помешалась. Потому и говорит такое?..
Хасан хотел было зайти к Нюрке. В окнах ее дома не было света. Видать, уехали все. Чего здесь Нюрке одной делать? Не о старшем ли сыне Илюше говорила старушка? А Нюрка, наверное, к родителям своим ушла... Что делать? Как узнать, что с Митей?.. Хасан шел не к казармам, а к Тереку, мучительно раздумывая, как быть...
От моста кто-то крикнул:
- Эй, кто идет!
- Я иду! - отозвался Хасан по-ингушски. Постовые, тоже ингуши, преградили ему путь.
- Уж не думаете ли вы, что я убегаю домой или иду грабить?