…Это были уже предвоенные годы, воздух был наэлектризован чем-то пугающим (хотя дни проходили в обычной суете жизни, и внешне всё было как и прежде), предчувствием (в глубине подсознания) Апокалипсиса. Эта атмосфера не обошла своим подспудным гнётом никого из нас. Под влиянием этих мрачных, «явно» ещё не осознаваемых предчувствий, я почти каждый день, возвращаясь домой из ГУГРа, где я тогда работал у моего одноклассника Володи Колесникова, шёл к автобусу 7-го маршрута по Моздокской улице и обязательно заходил в дом 11, к моему другу Валере Блискунову, хоть на полчаса. Воспоминания об этих предвоенных годах, как и о самой войне, подёрнуты патиной ощущения уходящего навсегда всего того, что и составляло мою жизнь с самого раннего детства, ощущения одиночества в родном городе, ещё недавно полного друзей и знакомых, разъехавшихся кто куда. Память об этих годах в особом тайнике моей души. Эти дни я с радостью пережил бы заново, как с радостью пережил бы все дни моей жизни, какими печальными бы они иногда не были…
Третий этаж этой же части институтского здания принадлежал, помнится, кафедре высшей математики. Начала математического анализа и интегрального исчисления мы постигали тёмными зимними вечерами первого семестра. Анатолий Александрович Шнейдер был замечательным лектором, всеобщим любимцем, читавшим нам курс все четыре семестра спокойно, основательно, без малейших, казалось, проявлений эмоций на лице. Часто мы замечали, когда лекция нашим группам геофизиков (все курсы, кроме общей геологии, химии, философии и истории партии, читались геофизикам отдельно) была у Шнейдера последней, он, уходя, ставил в портфель бутылку кефира. Кефир в то время был новинкой, и мы сами с удовольствием покупали его на перемене в буфете. Буфетов было, помню, два - один в конце первого этажа, напротив сквера, у въездных ворот во двор, другой тоже на первом этаже, в маленькой комнате с тремя столиками, напротив первого лестничного пролёта на верхние этажи справа по коридору, в 3-хэтажной части здания, с окном, выходящим на кинотеатр Челюскинцев. Позже, в 59-м году, там разместилась какая-то лаборатория.
У меня сохранилась фотография Анатолия Александровича, стоящего у доски вполоборота к аудитории, которую я тайно сделал на лекции.
На четвёртом этаже была кафедра военной подготовки (мне бы очень помог Валерий Дмитриевич Шароварин, много лет проработавший в старом здании института и хорошо его знавший). Заведовал кафедрой Михаил Петрович Попков, генерал, большая умница, эрудит, имевший два высших образования, интеллигент до кончиков ногтей. Небольшого роста, пухленький, как шарик, с открытым взглядом и наголо выбритой головой, всегда мягкий в обращении с людьми, он пользовался почтительным уважением студентов. Занятия он проводил так, как будто выступал на ассамблее ООН. На первом занятии, проведённом генералом, нас приятно удивило начало его выступления: «в качестве преамбулы скажу…».
Помню, как меня однажды вызывают к нему в кабинет. Все ребята, да и я сам, удивились. В кабинете у генерала состоялся разговор по поводу моей причёски. Надо сказать, что в те годы вошла в моду причёска, называвшаяся «канадской полькой» (были причёски под бокс - как носят сейчас - под машинку до самой макушки; полубокс - машинкой снимались волосы выше уха; и полька). Такая причёска была у Жерара Филипа - по всей голове волосы одинаковой длины в 4-5 сантиметров, зачёсанные назад. Её «модификация» была у Элвиса Пресли - знаменитый «кок». Генерал в разговоре со мной возмущался этой, как он сказал, «не советской» причёской. Я опешил от такого неожиданного поворота этого вызова к нему, как оказалось, «на ковёр», но всё же спросил генерала, какая же причёска «советская». «Я не могу вам показать» - ответил генерал, повысив голос и проведя ладонью по лысой голове. Но всё обошлось без неприятных последствий, и мы все, у кого они были, сохранили свои «модные» причёски.
Хорошо оборудованная лаборатория ГСМ военной кафедры (хорошо оборудованы были все лаборатории института) находилась в самом конце коридора четвёртого этажа, торцевое окно которого выходило на мою школу. Часть наших занятий сводилась к определению лабораторным путём технических характеристик масел и смазок. Помню, мы тщательно взвешивали на лабораторных весах пустой керамический тигель, наливали некоторое количество масла одного из сортов, снова взвешивали и ставили тигель с маслом на определённое время в термопечь. Масло испарялось, на дне и стенках тигеля оставался лишь «сухой остаток». Тигель взвешивался в третий раз, и мы что-то определяли по результатам взвешиваний из таблиц.
Кафедра готовила из нас офицеров службы тыла, специалистов по ГСМ, и выпустила младшими лейтенантами ОБАТО - отдельного батальона аэродромно-технического обслуживания.
Помню наши занятия на стрельбище танкового полка в Шалях - стреляли мы боевыми патронами из автомата и из пистолета Макарова. Патронов выдавали нам мало. Учили нас стрелять несколько раз короткими очередями, каждый раз тщательно прицеливаясь, т.к. только первая пуля идёт в цель, остальные разбрасываются, потому что автомат трясётся в руках. Выпустив несколько очередей (патроны должны были кончиться), я положил автомат рядом и доложил - «студент Федосеев стрельбу закончил» - и стал ждать, пока отстреляются ребята, мои соседи на линии огня. И нажал спусковой крючок! А патроны ещё остались, и автомат запрыгал по земле. Досталось же мне от дежурного по стрельбищу офицера.