- Человек пришел сообщить. Завтра траур. Все помолчали.
- Эх, и зачем он сдался! - сказал Дауд. - Ведь знал же, что не смилостивятся над ним?
- А что же было делать, если грозились сжечь село? И ты бы на его месте сдался. Они ведь слов на ветер не бросают, сожгли бы и не задумались.
- Власти за его голову сулили десять тысяч, - сказал Малсаг.
- Бедняга! - вздохнул Исмаал. - Расстрела он не боялся. Не хотелось только на виселицу угодить...
- Говорят как раз, что повесили... - почти прошептала Миновси, с тревогой глядя на мужа.
- Ох, сволочи! Это они, чтоб сильнее народ запугать! - гневно бросил Дауд.
Мужчины снова опустили головы. Но сейчас сердца их полнились уже не горем, а злобой и ненавистью.
3
Длинен подъем, ведущий из Верхних Ачалуков на Гайрбек-Юрт, что лепится на самом гребне хребта. Вверх по склону взбирается арба. Иногда ее покачивает в сторону - колесо попадает в рытвину. Местами подъем очень крут, и тогда лошадь кажется Эсет похожей на крадущуюся кошку.
Арба полна больших и маленьких ящиков. В них конфеты, вкусные красные коржики, табак, спички. Тут же и мешок с сахаром.
Эсет смотрит и смотрит на убегающую из-под колес дорогу, на Ачалуки, что остались внизу, в лощине... А подъем все не кончается....
- Дади, мы скоро проедем этот подъем?
- Скоро, дочка, - отвечает Соси, не оборачиваясь.
- И лошадь тогда пойдет быстрее?
- Ну конечно. А что это ты так торопишься?
- Уже скоро темно станет.
- И пусть себе темнеет. Мимо дома не проедем.
Эсет умолкает. Ясно, что домой они попадут только затемно. А как она хотела еще сегодня порадовать Хусена, угостить его конфетами. Потихоньку от отца взяла из ящика пять-шесть штук и спрятала их за пазуху.
Делать нечего, придется до утра закопать конфеты в огороде, у забора, а завтра она отдаст их другу.
Утром выезжая из села, Эсет с отцом встретили Хусена, он выгонял корову в стадо. Мальчик долго смотрел им вслед. Эсет подумала, что Хусен, может завидует ей. Ведь неудивительно - он никогда не был во Владикавказе и вообще нигде, кроме Сагопши, не бывал. А Эсет уже дважды ездила во Владикавказ. На этот раз отец взял ее с собой, чтобы купить ей пальто и ботинки...
...У Хусена нет ни пальто, ни ботинок. И лошади нет... А без лошади как съездишь во Владикавказ? Да хоть и съездишь, денег-то ведь все равно нет.
Эсет очень жалеет Хусена. Она часто задумывается, почему так получается: у них есть деньги, а у Хусена нет? Но ответить на этот вопрос не может.
Будь в ее силах, она купила бы Хусену пальто и ботинки. Тархану не купила бы, а ему купила. Но Эсет нечего не может. Разве только иногда конфетами порадовать Хусена. Да и то не своими -почти что крадеными.
А Хусен, между прочим, часто вовсе и не рад этим конфетам. «Подумаешь, хвастается своими конфетами!» - сказал как-то он сердито.
Эсет и не хвастается, но как это объяснить Хусену?..
Арба наконец вскарабкалась на вершину склона. Солнце еще не закатилось, и позолоченные лучами горы с венчающей их белой шапкой Казбека казались отсюда очень высокими, совсем не такими, как из Владикавказа.
- Дади, а на ту снежную вершину наша лошадь смогла бы подняться?
- На ту? Нет, не смогла бы.
Соси помолчал, а потом вдруг заунывно запел. Эсет прислушалась к словам песни и вспомнила: это назам, она слышала его и раньше, когда летом к ним приходили муталимы на праздник мовлид. Смысла слов Эсет не понимала ни тогда, ни сейчас. Отец повторил одно и то же раз десять кряду. Наверно, он и сам не понимал, что значат слова, пел просто от нечего делать.
Под уклон лошадь пошла быстрее. Скоро скрылись из виду горы и нависший над ними желтый диск солнца, похожий на медный таз. В лощине было сумрачно и прохладно.
- Тпру, - вдруг придержал Соси лошадь.
И вслед затем Эсет услышала, как он сказал кому-то:
- Салам алейкум.
- Ва алейкум салам, - отозвался уже другой голос и добавил: - Я ответил на твое приветствие не потому, что считаю тебя мужчиной.
Эсет повернулась и увидела человека с винтовкой в руках. Он стоял около кустов шиповника у самой дороги.
- А кто ты такой, что меня за мужчину не считаешь? - удивился Соси.
- Сейчас узнаешь кто. Слезай с арбы!
Соси все еще не узнавал говорящего, хотя смотрел на него пристально и долго, затем повернулся и полез за винтовкой, спрятанной между ящиками.
Человек у кустов навел на него дуло своей винтовки и крикнул:
- Соси, не двигайся! Не то все пять пуль пущу в тебя! Руки вверх!
Испуганная Эсет заплакала, а Соси, как в танце, поднял руки и замер.
- А теперь слезай с арбы!
- Прошу, не говори лишнего. Я такой же ингуш, как и ты. Нам лучше не враждовать. Да я-то и вообще ни с кем не враждую, не только с тобой!
- Зато я с тобой враждую! Потому и поджидаю тебя с самого утра.
- Я не знаю тебя! Кто ты?
- Забыл человека из Бердыкеля? Может, вспомнишь день, когда соседа твоего хоронили, Беки?
Соси так и затрясся. Теперь-то он узнал Дауда. Попытался что-то сказать, но в горле словно комок застрял.
- Ты думал, что упек меня на всю жизнь? Чуть придя в себя, Соси проговорил:
- Клянусь чем хочешь, я не повинен в твоем аресте!
- Ах ты продажная сука! Слезай с арбы, пока я не нажал на курок.