Человек подъехал к Торко-Хаджи и что-то ему сказал. Слов его никто не слышал, но по тому, как изменился в лице Торко-Хаджи, люди поняли, что случилось что-то тревожное.
Не так-то легко вывести из равновесия Торко-Хаджи. Он ни на волосок не потерял спокойствия, когда узнал, что в Алханчуртскую долину движутся бичераховцы. Не опустил головы, когда узнал, что от Кабарды с боями на них надвигаются деникинцы. Был он спокоен и нынешним утром, узнав о новом наступлении врага. А сообщение новоприбывшего заставило-таки его опустить голову. Глаза стали печальными, и весь он как-то сжался, словно на него навалили непосильный груз.
- Деникинцы заняли Долаково и Кантышево. Заняли Владикавказ, - проговорил прибывший. - Большевики отступили в горы, в Ассинское ущелье. Пока предлагают прекратить бой и нам...
Можно понять, отчего опустилась голова Торко-Хаджи.
- Там, в горах, будут собирать силы и готовить удар по врагу, - добавил всадник.
- Что же нам делать? Раз все так обернулось... - вздохнул Торко-Хаджи. - Делать нечего... Но если бы ты не прибыл, -добавил он, обращаясь к гонцу, - с таким сообщением, мы сложили бы свои головы здесь все до одного, но врага в наши села не пропустили бы.
В тот же день противник без боя занял все три села.
Удивленные столь легкой победой, считая, что за этим кроется какой-то подвох, весь первый день деникинцы не решались что-либо предпринять. Это было на руку вайнахам. И многие из них подались из сел в партизаны.
Торко-Хаджи, Малсаг и командиры сотен направились в Назрань, а оттуда ушли в горы к большевикам. Ушел с ними и Хасан. Много партизан осталось в лесах.
На второй день осмелевшие деникинцы, видя, что никто не выступает против них, собрали жителей села и потребовали выдачи тех, кто воевал против них.
- А где же мы их возьмем? - сказал древний старик, хитро взглянув на офицера.
Переводчиком был бывший писарь старшины.
- Куда же они подевались? - спросил офицер.
- Вон там все, в лесу. - Старик показал палкой в сторону Тэлги-балки. - Видишь, стоят и смотрят, что здесь делается.
Взглянув туда, куда показал старик, и увидев каменные плиты на старом заброшенном кладбище, офицер побледнел. На миг он действительно принял надмогильные камни за людей.
На следующий день деникинцы ушли на восток в сторону Грозного, оставив эти «проклятые Богом» села карателям, которые должны были вскоре прибыть на смену. Заодно они прихватили с собой лучших коней, угнали коров и овец, забрали для корма лошадям всю, какую нашли, кукурузу.
- Врагу не пожелаешь такого! - огорченно сетует Хусен на то, что не может с места сдвинуться.
С тех пор как он упал с коня на поле боя и снова сломал бедро, дела его совсем плохи. Лежит в четырех стенах, ни света, ни жизни не видит. Даже навестить почти никто не заходит: людей-то ведь в селе совсем не осталось - кто в партизаны подался, а кто скрывается от деникинцев, а коли кто и зайдет, так ничего утешительного не скажет.
Вот сейчас сидит Гойберд. Он еще утром пришел. Раньше заходил и Мажи. Но Гойберд сказал, что прошлой ночью и он ушел в лес.
- Мой сын не будет солдатом Деникина! - торжественно заявил Гойберд.
- Теперь эти гяуры не оставят тебя в покое! - всплеснула рука ми Кайпа.
- Не оставят - вот я перед ними. Пусть делают, что хотят.
- Меня вчера Ази к себе позвал, - сказала Кайпа. - Велел, что бы оба сына явились к ним. Они ведь теперь власть. «Твои сыновья, говорит, никогда не давали мне покоя, вот и теперь душу тянут...»
- Вытянуть бы и впрямь из него эту душу! - сказал Гойберд. - Клянусь Богом, надо бы вытянуть ее совсем вон.
- А другой, чтоб он кровью истек, сидел молча.
- Саад? Как бы он ни молчал, а это его затея, выслужиться хо чет перед гяурами.
- Да разве я не знаю, что это все от него идет.
- Клянусь Богом, от него, - подтвердил Гойберд. - Теперь ведь он старшина. А Ази у него вместо собаки. За него брешет.
Как только село заняли деникинцы, Саад сделал все, чтобы стать старшиной. Он рассчитывал так сберечь богатство. И кроме того, надеялся, что, будь он старшиной, управится с сыновьями Беки без труда. Не придется больше действовать через Ази.
И стал Саад осуществлять свое намерение. Не жалел ничего - ни денег, ни овец. Кого надо - подкупил, кого надо - уговорил. Для кого надо - зарезал барана а, кому живого отдал. Не одного барана зарезал, не одного отдал! И старшиной стал.
- Мажи бы можно и не трогать, - сказала Кайпа, прервав затянувшееся молчание.
- Почему это? - встрепенулся Гойберд. - Разве он не такой человек, как все?
- Но у него ведь глаза...
- Глаза как глаза! Он воевал наравне с другими. И у Магомед- Юрта и у Курпа. Клянусь Богом, воевал, и не хуже любого храбреца.
- Да поможет ему Бог. Я просто сказала, что из-за глаз можно бы его высвободить. Ну вроде бы причина, чтобы не забрали его в деникинское войско.
- Нет, такой причины я не хочу. Мой сын, если он останется дома, останется как все. А хитрости всякие нам не нужны.
Кайпа замолчала. Что ей оставалось, коли Гойберду не по душе ее советы.
Взглянув на поджаренную корочку перевернутого Кайпой на сковородке сискала, Гойберд покачал головой.