Он дошел до холма, с которого открывался вид на лощину. На дне ее текла маленькая речка. Вокруг чернели камыши, и оттуда разливались бесконечные лягушиные трели. Байсагуров прислушался, сел на траву. Все это так напоминало дом, родной аул. Не хотелось уходить. Пришла на память Вика. Как часто он думал теперь о ней. Женщины, которых он знал прежде, были красивей, богаче ее. Но в их отношениях он сразу находил или плохо скрываемое притворство, или циничную изощренность. И только Вика была иной, простой, как ребенок, и преданной без корысти... Солтагири знал, что для нее он был не предметом временного увлечения, а всей жизнью. Он считал себя испорченным человеком. Слишком большую власть давали ему над собой женщины. Но с ней он впервые понял, что для чистой души есть еще нетронутое место и в его сердце... Это было его богатство... Бедная Вика! Зачем только этот выстрел в Сараево! Зачем эти хитросплетения бессердечных политиков, которые во имя своих эгоистических идеалов бросают в огонь и уничтожают тысячи тысяч людей?! Ведь людям ничего не нужно, лишь бы жить!..
Бедная Вика!..
Но почему он жалеет ее? Ведь если что и случится, то только с ним... И все-таки бедная Вика... Потому что когда убьют его, для него все кончится. А для нее только тогда начнется горе, начнется память, которой не будет никакого конца.
Он вспомнил старушку мать. Отца у него давно уже не было. Для нее он тоже дороже жизни. Прощаясь, она сунула ему грубые перчатки, связанные старенькими руками, и, подняв поблекшие глаза, не словами, а всем сердцем попросила:
- Побереги себя, мамин!..
Он вздохнул. «Поздно об этом, - подумал он. - Да еще в полку, на котором такой позор...»
— Добрый вечер!.. — услышал он рядом и вздрогнул.
За бугром, в двух шагах от него, в бурьяне лежал Калой. Если б Байсагуров не сел, он обязательно наступил бы на своего солдата. - Молодец! Тебя даже сейчас трудно заметить, - сказал командир. - А здесь дела такие: не постараешься - пропал! Боюсь я их, чертей, потому и прячусь, хитрю...
— Молодец! - еще раз похвалил его Байсагуров. - Но очень уж бояться тоже не стоит. Тебя-то я знаю! У тебя это просто слова. А ведь есть, которые в самом деле боятся. И, как ни странно, они-то в первую очередь и попадают в беду...
- Все здесь беда! - помолчав, отозвался Калой. - Знал бы я, что эта музыка так затянется, ни за что б не пошел! Лежишь другой раз и думаешь: ну что это такое? К чему народ гибнет? Ведь у каждого семья. Мы здесь, а они там мучаются, голодают.
- Ну и к чему ты пришел? — спросил бесстрастным голосом командир.
- А к тому, что плох тот пастух, у которого стадо идет на убыль...
- А если волки?
- Так то ж волки. А мы люди... И враги, и мы...
- Да, мы люди. Но у государств есть свои, высокие интересы и гордость! И народ воюет за отчизну, за честь! - Байсагуров говорил, сознавая, что всего минуту назад он сам восставал против этих мыслей. - Мы вот уронили свою честь с этим ограблением, - продолжал он, - так мне кажется, что теперь от меня за версту смердит! - И помолчав, он добавил: - Ну, ничего, сегодня предстоит бой, и мы или избавимся от этого позора, или умрем! - Байсагуров умолк. Молчал и Калой.
- Что ж ты молчишь? - наконец спросил командир.
- А что мне говорить, если я не согласен? Ты офицер, а я солдат, говорить тебе неприятные слова я не должен...
Хмель еще не совсем вышел из головы Байсагурова. Он сидел, обхватив руками колени и положив на них голову. Ему было грустно и не хотелось уходить от этого душевного человека, которого он давно привык считать самым прямым и честным в полку.
- Вообрази, - сказал он, - что мы дома, что нет между нами разницы, кроме возраста, что это турчат наши лягушки, и говори, говори, что хочешь! Я ведь немного иной...
- Хорошо, — отозвался Калой. — Как помнишь, о чести нашего полка, об этих ворах все молчали, когда я сказал командиру то, что думал. Но он оставил их в полку. Значит, хотел этого.
А чего же нам теперь отвечать за их проделку? Ты говоришь: сегодня бой. Боев много было! И мы не увиливали. Но я понимаю, на что ты намекаешь... Я помню, как ты сказал перед полком: «Мы кровью смоем позор!..» Я много думал над этими словами... И всадники думали... А почему все-таки из-за какого-то вора мы должны кровью смывать? Да я за него, да и за всю эту войну, если хочешь знать, была б моя воля, капли крови не отдал бы! - Он замолчал, но потом заговорил снова: — А ты подумал, что скрыто за твоими словами? Плач жен и матерей наших... Сироты голые и босые... И за что?
- Калой, у человека, у настоящего человека я имею в виду, - осторожно заговорил Байсагуров, - должна быть честь. Должна! Что это такое? Это желание быть незапятнанным, чистым. Право быть гордым. Пользоваться уважением людей! Из-за этого, если надо, идут на все!
- А разве я против? - перебил его Калой. - Покажи мне того, кто украл нашу кассу, и я схвачусь с ним насмерть! Но когда кто-то прислал мне его сюда, а Мерчуле оставил здесь, я не хочу умирать вместо этого вора или вместо Мерчуле!.. - Помолчав, он спросил: - Ты ког-да-нибудь ел хлеб, который вырастил сам?