Вздохнув, я решил подойти к трамвайной остановке возле моей школы в надежде всё же добраться до ГУГРа транспортом, а не своими ногами. Увы! Потеряв без пользы ещё десяток минут, я вернулся было обратно, но остановился перед моей родной школой. «А зайду-ка я в школу, сто лет не был в ней» - подумал я и резко свернул направо к так хорошо знакомой школьной двери.
Миновав входную дверь и вторую, застеклённую, в двух метрах от входной, я очутился в вестибюле. Пусто, дежурной, постоянно сидевшей раньше вот у этой стены, в уголке, за столом с настольной лампой, не было. Тишина. Я свернул направо, прошёл до поворота коридора и свернул налево. Теперь я шёл по коридору вдоль улицы Красных Фронтовиков. Вот «наша» лестница на второй этаж – два непривычно длинных (по нынешним временам) пролёта, ступенек, наверное, по 25. На втором этаже тоже тихо, школа казалась пустой.
Я остановился напротив двери «нашего» 10 «Б» класса, почти углового, окна которого выходили на сквер, на тот его угол, где когда-то стоял памятник Сталину, за которым виднелся павильон мороженого «подкова». Окна соседнего класса выходили на проспект Орджоникидзе (в мои школьные годы ещё Первомайскую улицу), на старое здание театра Лермонтова. На угол сквера с памятником Сталину выходила задняя, глухая стена того класса.
Вот эти коридоры, по которым я ходил и бегал десять счастливых, беззаботных (если не считать экзаменационную пору) лет, этим воздухом я дышал все эти долгие десять лет. И не надышался, оказывается. Поставив «дипломат» на широкий подоконник окна, выходившего на школьный двор, я стоял здесь и не здесь, а в той моей школе; стоял и сейчас и нет, стоял и я, и тот мальчик, который когда-то учился здесь. Я смотрел на школьный двор, и мне казалось, что я слышу мальчишеские крики. Это были ребята, мои одноклассники (восемь лет из десяти я проучился в мужской школе), выбежавшие на перемену.
Как медленно тянулось время в детстве! Лето было бесконечным, день был нескончаемым, уроку, казалось, не будет конца, и даже 10-минутные перемены длились час. Мы успевали за эти десять минут сделать столько, на что теперь уходит час. Мне казалось, что я вижу и себя, и моих одноклассников там, внизу, во дворе. Двор был тесный, школа имела в плане форму буквы П, да ещё в середине перекладины был «чёрный» вход, прямо напротив «парадного». От этого входа лестница вела в большие подвалы, где когда-то, в виде наказания за проступок класса (разбитое стекло или электрическая лампочка) его дежурный, староста и комсорг качали мазут для школьной кочегарки (я сам попал на такую «каторгу» как дежурный, когда в классе на первом этаже было разбито галошей окно, выходящее на театр).
Почему-то наш класс играл на переменах в правом углу двора, если смотреть на чёрный вход. Одна из игр заключалась в том, что ведущий подбрасывал вверх мяч и называл кого-либо из играющих, а тот должен был поймать мяч и попасть им в какого-нибудь игрока. Игра, кажется, называлась «расстрел», и смысл его я плохо помню. Но это была простая игра, которую можно было закончить в любой момент (как раз для школьной перемены). Бросать мяч вверх в тесном углу школьного двора было искусством, которым в совершенстве владел мой хороший друг с давних школьных лет Володя Пастухов, крепыш небольшого роста, ловкий и физически крепкий мальчик. Он бросал мяч высоко и практически вертикально, хотя и бросал его с замахом. Никто так не умел подкинуть мяч. Если мы бросали мяч с замахом, то он летел по параболе («по баллисте»), и падал в стороне, а часто попадал на крышу школы. В таком случае мы подсаживали того же Володю Пастухова на пожарную лестницу, он подтягивался, цеплялся ногой за нижнюю ступеньку и легко взбирался на крышу.
Вспомнился мне и Боря Решетников, ученик параллельного класса, сын или племянник Решетникова, большого городского начальника в области образования (кажется, горОНО). Высокий мальчик с крупной головой, лобастый. Я вспомнил, как я был свидетелем одной его опасной проделки на перемене, в том же углу школьного двора.
В начале 50-х годов уже прошлого века мальчишки часто забавлялись тем, что заворачивали в лист школьной тетради или в кусочек газеты туго свёрнутую фотоплёнку. Получался такой бумажный цилиндрик, концы которого «заворачивались», как у конфеты. Бумага поджигалась и «бомба» опускалась на землю. Как только начинала гореть фотоплёнка (пропустить этот момент было просто невозможно), на «бомбу» резко наступали ногой, чтобы потушить. Далее плёнка в считанные секунды сгорала без огня, выпуская большое количество дыма.
Вот такую «бомбу» скрутил Боря. Найдя в мусорном ящике какой-то медицинский пузырёк жёлтого цвета, он зажёг «бомбу», дождался, когда загорится фотоплёнка и наступил на неё ногой. Я стоял неподалёку от Бори и наблюдал за его действиями. Затушив огонь, Боря подобрал дымившуюся «бомбу», засунул её в пузырёк и стал завинчивать пробку. Я опешил, глаза мои, казалось, полезли на лоб. Я не успел произнести ни одного слова, как пузырёк разорвался у Бори в руках и осколок стекла сильно рассёк ему лоб. Кровь потекла по лицу, а Боря стоял растерянный, весь побелевший от испуга. Кажется, школьный доктор наложил ему шов на лоб.