- Здесь есть человек? - вдруг услышал он робкий и нежный женский голос.
Что это - сон или джины, сгубившие Докки, пришли за ним?.. Он вскочил, схватился одной рукой за кинжал, а другой заслонил глаза от огня.
- Мой Аллах! - услышал он. - Если бы я не знала, что это жилище людей, я б умерла от страха! Где твоя голова, человек? Опустись немного из-под потолка, чтобы я увидела тебя.
В этом теплом насмешливом голосе все было близкое, живое. Калой опустил руки и почувствовал, как кровь прилила к лицу. Стыд! Испугался женщины.
- Кто ты? Проходи к огню, садись... Я, кажется, задремал, - виновато пробормотал он и снова услышал тот звук, который принял за шелест ветра в соломе. Это гостья шла к очагу, шелестя тафтой.
Комнату наполнил аромат пахучего заморского масла, которым богатые женщины смазывали волосы. Пламя заколебалось, осветило лицо вошедшей... И если бы вместо него Калой увидел настоящего живого джина или лик сошедшей с небес богини луны Кинчи, он не был бы так поражен. Рядом с ним была жена Гойтемира, насмешница и красавица Наси.
Она приветливо улыбнулась, разглядывая его. А он молчал. Почему-то во рту пересохло и язык не двигался.
- Я жду. Может быть, ты поздороваешься? И Калой едва слышно сказал:
- Счастлив твой приход...
Наси сделала вид, будто не заметила его смущения, и дружелюбно ответила:
- Со счастьем живи! Только хорошее этому дому! Да поселится радость под вашей кровлей!
После таких ласковых слов, произнесенных женщиной, Калой забыл, кто она, чья жена, чья мать. Перед ним была гостья, и врожденное чувство уважения к гостю вытеснило все остальные. Растерянность проходила. Он снова мог разговаривать, двигаться. Наси не знала, куда сесть. Калой предложил ей у очага треногое кресло, на котором в доме обычно сидели старшие или почетные гости.
Наси заколебалась.
- Я не могу сесть, когда стоит мужчина, - сказала она, — да еще такой мужчина! Я и так вон куда должна задирать голову, чтобы увидеть твое лицо! Садись и ты!..
- Нет-нет! Садись! Ты гостья. Садись! - просил Калой, и Наси села, положив принесенный сверток на подоконник.
Калой кинулся зажигать лампу. Но Наси остановила его.
- Не надо, - сказала она, - если можно, посидим так. У меня от света лампы болят глаза.
Калой сейчас же согласился с ней. Он схватил котел и повесил его над очагом.
- Tы, прости, еды особой, женской, у меня в доме давно нет... Мне сегодня попались куропатки. На первый случай - мы разогреем... А тем временем... — Он двинулся к выходу.
Но Наси вскочила, проворно подбежала к нему, загородила дорогу и стала просить, чтобы он не резал барана.
- Да что ты, - пытался выйти Калой, - я не таким гостям, как ты, оказывал уважение!
- Ради Аллаха! Я же долго не буду! - просила Наси. — Клянусь, я считаю, что ты уже зарезал его в честь меня! Только не делай этого! Мне некогда. Мне надо поговорить с тобой, ты не уходи.
Калой нехотя уступил ей. Наси села. А он поставил перед нею низкий столик, соль, воду, ячменные лепешки, миски. Помешал в котле.
Наси следила за всем, что он делал, с каким-то особым выражением лица. Не то это было удивление, не то плохо скрываемый восторг. Случайно он поймал на себе ее взгляд и снова смутился.
- Когда заходят мужчины, я все умею делать. Но при женщинах эти домашние дела как-то плохо получаются... Ты уж не обессудь...
Наси встала.
- Раз уж ты хочешь, чтобы мы поужинали, разреши мне быть здесь женщиной. Я не могу допустить, чтоб ты при мне занимался этим. Садись. Я буду хозяйкой.
Калой послушно сел и с удовольствием стал наблюдать, как Наси ловко хлопотала в его доме.
Вечер, полумрак, тепло, тишина, соседство молодого человека-богатыря, с которым во всей башне она находилась одна, волновали ее. Она преобразилась, помолодела. Движения ее были плавные, красивые.
За всю жизнь она в первый раз хоть на какой-то миг была в роли жены в доме молодого мужчины. Она ходила по комнате, хлопотала у очага, готовила для него и сама казалась себе совсем юной. А ведь ее юность прошла со стариком, в вечной зависти к своим подругам. Когда они рассказывали о мужьях, она молчала и краснела от их сочувствия. Она никогда не могла пошалить с мужем. При нем все ее желания увядали. Она научилась покоряться и лгать. Лгать в чувствах, в любви... Юного друга у нее не было никогда, потому что даже Хасана узнала она, когда он был уже мужчиной.
Она хорошо понимала, что ее присутствие в доме одинокого человека могло быть истолковано очень плохо. Но многолетняя привычка повелевать такими мужчинами, как Гойтемир, Хасан, многочисленные родственники мужа, взрослые сыновья его и, наконец, собственный сын, пришла со зрелостью и позволяла ей чувствовать полную свободу и уверенность в том, что ей всегда удастся благовидным предлогом оправдать любой свой поступок.
Она разогрела на углях холодные лепешки, приготовила рассол из сметаны и выложила на стол из своего свертка чапилгаш с творогом и мясо. Из котла поднимался пар. Наси подала на блюде дымящуюся птицу, плеснула в огонь половник жира для предков и, произнеся молитву, предложила Калою начать ужин.