- Равнение на-пра-во-о! Ша-го-о-ом ма-а-а-рш! - скомандовал Мерчуле. И полк пошел мимо навеки уснувших земляков. Пошел, отдавая последнюю почесть солдатам России.
- Да сжалится над вами Аллах! - сказал Калой. - А мы здесь, кажется, совсем разучились жалеть...
Глава восьмая. "Я — комитет!"
1
Почти месяц русские наступали. На Юго-Западном фронте они были уже под Краковом, но дальше не пошли. Тыл не давал подкреплений. Это вызывало глухое недовольство солдат.
Недели через две противник перешел в контрнаступление и в начале мая прорвал фронт. Истощенные русские войска отходили с боями. А когда нависла угроза гигантского окружения всего Западного фронта, Ставка вынуждена была оставить Польшу. Солдаты ничего этого не знали и не понимали, почему им приказывают отступать.
Кавалерийские части прикрывали отход пехоты и вели тяжелые арьергардные бои.
Только к осени иссякла наступательная сила австро-германских войск. Но выполнить свою задачу: вывести из строя Россию - они не смогли. Голодные, плохо вооруженные, обескровленные русские армии продолжали сопротивляться.
Фронт снова зарылся в землю, окопался, опоясался рядами проволочных заграждений. И опять пришла зима с морозами, слякотью, недоеданием и вшами. Иногда на передовой вспыхивали перестрелки и велись короткие бои местного значения.
Зато в штабах снова разрабатывались планы будущих операций, и тылы лихорадочно готовили для новых ударов людские и материальные резервы.
Весною Калой попал в госпиталь. Во время разведки его ранило в ногу. Он считал, что может остаться в строю, и не хотел уходить из части, но Байсагуров посоветовал ему:
- Ложись! Хоть отдохнешь немного. А может быть, врачи и вовсе спишут домой? Все-таки тебе не двадцать лет!
Калой удивленно посмотрел на командира:
— Я не понимаю, о чем ты? Как я могу уехать, оставив всех здесь? Больше об этом они не говорили. Но в госпиталь Калой все же попал. Рана гноилась и беспокоила.
В госпитале излюбленным местом Калоя стал коридор, в конце которого до самого потолка громоздились парты.
Тут солдаты курили, играли в очко и вели долгие беседы обо всем, даже о судьбе России.
Разных людей пришлось повидать здесь Калою, разные мысли услышать.
Одни говорили, что войну пора кончать, а царя гнать с народной шеи. Другие называли таких бунтовщиками и немецкими шпионами.
Споры эти на многое открывали ему глаза.
Однажды вечером, уже перед самым отбоем, к Калою подсело несколько дружков. Один из них получил письмо из деревни и растревожил всю палату. Из дому писали о разрухе и голоде.
Долго держал солдат письмо в руке, потом сунул его в карман и кое-как, еще совсем неловко, скрутил одной рукой цигарку.
- Чиркни, Филипп! - попросил он соседа.
- Надоел ты, - огрызнулся владелец зажигалки. - Весь камень на тебя одного источил!..
- Не срамись, скареда! Кончится война, я тебе горсть этих камней отдам.
- Ишь, какой добрый нашелся! — рассмеялся Филипп. — После войны! Ты только не забудь ворону заказать, чтоб он адрес запомнил, под какой корягой твой шкилет будет обдирать. Тогда и мы узнаем...
- После войны... Сказанул! - попыхивая цигаркой, ухмыльнулся еще один раненый.
Тоскливый получался разговор.
- Конечно, дело наше ненадежное, - согласился раненный в руку, - впереди — австрияк, позади — военно-полевой, а между ними наш брат, серая вошь с порожним брюхом... Картина!
- Да нынче и в тылу только та привилегия, что немца не видно! — сплюнув, пробасил парень с цигаркой.
- Что немец? Это - враг. А свои-то лучше, что ли? Пишут жа: хлеб да скотина - все к перекупщику ушло! Надо тебе, иди и бери у него втридорога... - раненный в руку говорил негромко. Но ни одно его слово не пролетало мимо друзей. - И в городе, конечно, то же. Рабочие ради матушки России по осьмнадцать часов, с молотком, а прибыля -дяде...
- А нам зато почет! - весело отозвался Филипп. - За храбрость - медаль на грудь! А за дурость - генеральский зад на шею!
Незаметно подошел прапорщик. Знали его здесь как выскочку из приказчиков. Он числился в контуженных, но солдаты между собой окрестили его симулянтом.
- Доболтаешься ты, Филипп! — сказал он чистеньким тенорком. И, напустив на себя важность, строго объявил: - И вообще пора прекратить эти разговоры!
- На чужой роток не накинешь платок! - откликнулся Филипп.
- Вам, господин прапорщик, промеж нас делать нечего, - спокойно заметил раненный в руку.
- Темень вы! Деревенщина! - обозлился прапорщик. - Вас жиды агитируют кончать войну, а вы и уши развесили... Немецких шпионов не понимаете!
- И то верно! - сказал Филипп, со свистом высморкавшись, и многозначительно добавил: - Не верь речам чужим, а верь глазам своим!..
Солдаты засмеялись. Прапорщик понял, что над ним насмехаются.
- Пора на ужин... - начал было он, но Филипп перебил:
- Хлеб да вода - богатырска еда! Солдатикам — тюря, командиру — куря...
Прапорщик со злостью посмотрел на него. Но тот глаз не отвел.
Это был парень сорвиголова. Разведчик. За дерзость он уже побывал в военно-полевом суде, да четыре «Георгия» выручили. Прапорщик боялся его, но и спустить ему не хотел.