Он рубил красиво, со свистом. Потом поставили по пяти лоз в пучок. Он срубил и их. Всадники уже знали, легко ли это, и с уважением смотрели на такую чистую работу. Но в командира сотни словно черт вселился.
- Десять лоз! - крикнул он всадникам. Они с удивлением посмотрели на него и поставили.
Сотня замерла. Командир явно рисковал своей репутацией. Вот конь пошел с места в карьер, сверкнула полоска стали - и все десять срезанных прутиков острыми концами воткнулись в землю.
Как ни зол был Калой на Байсагурова, но ловкость и сила восхитили его. Восхитили и причинили боль. С детства в игрищах не имевший себе равных, он увидел, как его обошли... Словно мальчик, зажегся он желанием доказать командиру сотни и всем, что его рано еще отсылать к овечкам.
Целую неделю Калой выспрашивал у лучших рубак полка о тонкостях этого искусства. Целую неделю все свое свободное время тайно проводил в лесу, примыкавшему к поселку, колдуя там со своей саблей, наведенной на бритву. А в конце недели, когда командир сотни снова привел их на поляну, он играючи смахнул клинком все лозы и попросил разрешения срубить столько же, сколько и командир.
Байсагуров поднял брови, но разрешил.
И так же, как это было неделю тому назад, сотня затихла.
Калой поскакал, взмахнул клинком и чисто снес лозы.
Всадники ликовали. Солдат сравнялся с офицером.
- Молодчина! - крикнул Байсагуров. - Вот это всадник. Видно, не сидел, повесив нос! А если больше, срубишь?
- Срублю, - ответил Калой.
- Давай! Ставь двенадцать! - приказал командир.
Калой срубил двенадцать. Потом четырнадцать. Пятнадцатую лозу чуть заломил.
Байсагуров был спортсменом. И подвиг немолодого всадника вызвал в нем неподдельный восторг. Это было событием не только для сотни, но и для всей дивизии! Он снял с себя великолепную гурду и протянул Калою. Калой бережно принял драгоценную саблю, полюбовался ею, погнул в разные стороны и возвратил командиру.
- Спасибо за подарок. Правда, я не сделал ничего особенного. Раз ты хочешь, я буду считать себя хозяином этого клинка. Однако прошу тебя: пусть он останется на своем месте. Две шашки носить нельзя. Хранить ее мне негде и рубить ею я не смогу. Уж очень легкая, нежная!
Командиру понравилась находчивость и скромность Калоя. И в нем шевельнулось угрызение совести за то, что он в прошлый раз так резко говорил с ним.
- Как это ты так быстро выучился? А? - сгорая от зависти, приставали к Калою молодые люди.
- Выучишься, - усмехнулся он, - если тебе посоветуют барашек пасти...
- Не обижайся, Портос! - благодушно воскликнул Байсагуров. - Ты же добрый человек! А я вас ругал тогда за дело. На фронт идем. И вы меня еще вспомните! Да вот и сейчас, наверно, самому приятно. Ведь столько никто не срубит!
«Как он сказал: «Портос»? Что это такое? Бык, что ли?» - думал Калой. Но решил спросить потом. Чтобы люди не смеялись. Если это обидное слово, он проучит командира на всю жизнь!..
Несколько дней спустя полк на заре подняли по тревоге. Думали, что пришел приказ выступать. Но командир полка сообщил, что назначен внезапный смотр дивизии и отдельных пехотных частей.
Уже через час полк прибыл на поле, в назначенное место. Здесь не было никого, кроме дежурного штаб-офицера из дивизии. Он принял рапорт, указал курган, где будет командование. Об очередности построения было известно лишь одно: первой пройдет Осетинская пешая бригада, а последним - 8-й Донской казачий артиллерийский дивизион, приданный Кавказской туземной дивизии, не имевшей своих артиллеристов. Посоветовавшись с офицерами, командир полка полковник Мерчуле попросил штаб-офицера, который был его другом, выпустить его полк на плац последним, перед артиллерией. Цель была простая: учесть чужие ошибки и постараться избежать их.
Штаб-офицер согласился, и полк отошел на край поля, к лесу, справа оставив место для донцов.
Сейчас же была отдана команда еще раз почистить коней, привести в порядок себя, приторочить бурки. Наступил ясный, солнечный день.
Корнет Бийсархо сходил с ума. То он проглаживал носовым платком чью-то лошадь и, обнаружив налет пыли, заставлял всадника вновь чистить коня. То у кого-то замечал незастегнутым шарик-пуговку на бешмете. То ругал за грязь на чувяке. И изрядно надоел всем.
- Неужели начальник будет разглядывать мои пуговки? - не выдержал Орци.
Бийсархо вышел из себя.
- Не возражать! - закричал он. - Разговорчики!.. И тут ему на глаза попалась лошадь Орци.
- А это что еще за осел? Откуда появилась у меня во взводе эта мелкорослая тварь? - сверкая глазами, напирал он на Орци.
Когда он злился, все мышцы на его лице приходили в движение, обтягивая резкие скулы, широкий рот и сильные зубы. Казалось, он готов был впиться человеку в горло. Он становился страшен. Но подчиненные не боялись его. Они привыкли к нему, да и вообще не в их натуре было пугаться. Поэтому Орци посмотрел на командира и сказал:
- Что же я ее с каблуков снял, что ли? От рождения она такая. И комиссия ее видела и ты ее видел сто раз. Неплохая лошадь...
Всадники отворачивались, смеялись.
Разъяренный Бийсархо помчался куда-то в сторону. Через минуту он вернулся и приказал Орци: