Дни проходили быстро. Но ночи казались ему бесконечно длинными. Он готовил себе ужин и забивался на нары в дальний угол, чтобы уснуть. Иногда это удавалось сразу. Но другой раз перед глазами вставал Гарак таким, каким он его видел последний раз в окне солнечного могильника. Или мерещился отчужденный взгляд Докки...
В комнате слышались шорохи, в полупотухшем очаге с треском вспыхивала искра и сама собой разгоралась. И тогда страх пробирался под шкуру-одеяло и Калой лежал в оцепенении, пока в окне не забрезжит рассвет. Он верил, что души умерших обитателей башни населяют ее и ночью живут своей таинственной жизнью.
Однажды он отвел Хасан-мулле барашка, и тот научил его делать намаз, читать молитву, которая защищала от злых духов и разной нечисти.
Но это не спасало Калоя от гнетущего одиночества.
В зимние вечера заходили к нему соседи. Пхарказ подсаживался к очагу и долго рассказывал какую-нибудь историю или просто так сидел, уставившись в огонь, поправляя поленья, пока дремота не начинала клонить его голову. Тогда он поднимался и шел к себе. А в мысли Калоя проскальзывала Зору. Сквозь сон он что-то говорил ей, а она двигалась по комнате, как Докки, и делала ее работу... Калой засыпал, а мечта продолжала глядеть на него ярким девичьим взглядом.
Калой не забывал помогать матери Виты, своей кормилице. И Фоди не оставалась перед ним в долгу. Она сбивала ему масло, варила сыр.
Несколько раз Калой ездил проведать мать и брата. Орци рос веселым крепышом. Он надоедал Калою расспросами о Быстром, мечтал покататься на нем, просился домой. А Докки не поправлялась. Временами казалось, что она совсем здорова. Она тихо плакала и причитала, а потом вдруг ей мерещилось что-то, она устремлялась куда-то бежать, вырывалась, и родным приходилось связывать ее, сажать на цепь, как это делали все с такими больными.
Калою очень тяжело было видеть Докки на цепи. Лучше уж смерть, чем такие мучения.
Первый год после смерти Гарака для Калоя навсегда остался самым тяжелым в его жизни.
Не успели горцы покончить с уборкой, как Гойтемир стал объезжать аулы и до срока собирать в казну подати с каждого дыма. Люди роптали, но подчинялись. К Калою он не пришел. То ли постеснялся брать с сирот, то ли другие мысли удержали его. Тогда Калой отогнал в город нетель, продал ее и при людях сам передал деньги сборщику. Он отказался и от зерна, которое община собирала с каждого урожая для вдов и сирот. Поблагодарил стариков за их доброту.
- Есть в ауле люди, которые нуждаются больше меня, — сказал он.
- Гордость у тебя безмерная! - заметил Хасан-мулла. - Но и жадности, видно, нет никакой. И это главное!
- С чего у меня может быть гордость! - отозвался Калой. - Мне ведь никто не завидует. Просто хочу, чтобы вы меня не считали больше ребенком.
Старики засмеялись.
- Хорошо, - сказал Пхарказ, - ребенком мы тебя давно не считаем.
Но и мужчиной назвать не можем. Ты не прошел обряда посвящения.
- Я готов! - сдерживая радость, ответил Калой.
- И все-таки придется обождать до следующей осени, - сказал Хасан-мулла. - Ты не один. Устройте той для села, и мы всех вас, одно годков, проверим, посмотрим, на что вы способны.
С этого дня Калой не забывал о предстоящем состязании и серьезно готовился к нему.
Много времени он проводил с Быстрым, который хорошо рос и обещал стать завидным конем. Калой изредка уже садился на него, но только там, где их никто не видел. Излюбленным местом его по-прежнему оставалась скала Сеска-Солсы. За ней ему никто не мешал обучать жеребенка.
В конце осени произошло событие, которое взволновало жителей гор. Несколько человек из разных аулов, в том числе сам Гойтемир и Хасан-мулла, отправлялись в Мекку. Дело это считалось божественным, и, имел человек средства или не имел, каждый должен был чем-то поддержать богомольцев. Теперь стало понятно, почему Гойтемир так торопился со сборами подати. Ему нужно было освободиться от забот старшины.
На проводы собралось много народу.
Родные и знакомые распрощались с паломниками. Они въехали в Ассиновское ущелье и неожиданно впереди увидели человека, стоящего у тропы. Это был Калой.
Тонкий, не по годам широкоплечий, он стоял, почтительно опустив руку, другую положив на рукоятку кинжала. Гойтемиру стало не по себе. Но вот они поравнялись с ним.
- Да зачтет Аллах намерения и труды ваши, — приветствовал их Калой. - У меня просьба. Я не надеюсь на то, чего не может случиться.
Но в странах пророка вы можете встретить кого-нибудь из тех, кто видел Турса или Доули. - Он повернулся к Гойтемиру. Тот смотрел куда-то в сторону и, казалось, не слышал его слов. - Я прошу вас спросить у них о моих родителях. Живы ли они и где?.. Если их нет, помолитесь за них. - Он протянул Хасан-мулле два рубля. - Доброго вам пути и доброго возвращения!
- Спасибо, Калой. Ты ведь сам нуждаешься и мог ничего не давать. Но такой уж у тебя характер! Мы с благодарностью принимаем твою мзду. Счастливо тебе оставаться!
Поблагодарили юношу и остальные, пообещав ему помнить о просьбе. Только Гойтемир промолчал. Не хватило сил преодолеть старую злобу в сердце.