Хасан-хаджи помолчал, подумал и заговорил:
- На всем нашем долгом пути мы не встретили ни одного человека, говорящего на нашем языке!..
- Но куда же они подевались? Их ведь, говорят, было очень много... - удивился Калой.
- Э, мальчик! - воскликнул Хасан-хаджи. - Мир так велик, что легче в лесу отыскать комара, чем в чужой стране своего человека! Так мы ничего и не узнали...
В комнате воцарилось молчание. Потом Калой снова заговорил:
- Хасан-мулла, то есть Хасан-хаджи, я хорошо помню день, когда умирал Гарак. Он говорил с тобой... Я невольно услышал, как он сказал: «За себя я ему прощаю... но за брата - никогда!» Мне пора узнать, о ком он говорил?.. А то я могу подумать на того, кто ни в чем не повинен. А не думать об этом, ты сам понимаешь, я не могу... - Может быть, ты поможешь мне?
Молчание было долгим.
- Гарак - да простит Аллах его заблуждения в вере праведных - был болен, - наконец промолвил Хасан-хаджи. - Его слова нельзя считать истиной, нельзя брать в расчет.
- Но после тебя он говорил со мной. И ум у него был свободен и чист...
- Может быть... Может быть... Значит, ты хочешь узнать у меня то, что при своем чистом уме, как ты говоришь, он сам не пожелал сказать тебе? - Хасан-хаджи еще больше поджал под себя сложенные накрест ноги и, пристально вглядываясь то в один, то в другой глаз Калоя, выжидающе молчал.
Молчал и Калой.
- Ты хочешь, чтоб я нарушил слово, которое он взял с меня? Чтоб я нарушил последнее желание Гарака?..
Калой резко вскинул голову:
- Нет. Не хочу. Не говори. Если суждено, я сам узнаю. И посчитаюсь с тем, с кем не успел Гарак...
Глаза Калоя горели ненавистью. Видно было, что он не собирался никому прощать обиды своих родителей.
Хасан-хаджи встал, прошелся из угла в угол, обдумывая что-то и перебирая за спиной четки, и, внезапно обернувшись, спросил:
- Перед тобой чистая тропа жизни. Зачем ты хочешь завалить ее камнями?
- Нет, не по чистой тропе мне идти. Моя тропа - это дорога отцов. А куда она их привела, ты знаешь. Я жил меньше тебя. Но из клочков шерсти скручивают длинную нить. А из клочков того, что я знаю, я начинаю видеть, кто завалил тропу моих родителей. И у меня должно хватить силы расчистить ее... Я хотел, чтоб ты помог мне... Но вижу — ты не можешь...
- Да. Не могу.
Хасан-хаджи с любопытством смотрел на парня, который уже почти на голову выше его... А ведь Хасан, как сегодня, помнил день, когда жена Гарака принесла Калоя в шали... День, в который Калой навсегда расстался со своими бедными родителями.
И, как бы откликаясь на эти его мысли, Калой воскликнул:
- Будь проклят тот, кто научил отца ехать в Турцию! Будь проклят тот день — день моего рождения!
Глаза его горели яростью. Хасану-хаджи почудилось, что на него смотрит Турс, обездоленный, неистовый.
А Калой угас. Плечи его опустились. Взгляд ушел в сторону.
- Хасан-мулла!.. Прости, забываю все... Хасан-хаджи! Ты всегда говоришь очень правильно... Но я почему-то не припомню случая, чтоб ты постоял за правду побежденного! У тебя много слов, чтоб отговорить меня от вреда себе и другим... Но что ты говоришь сильному? Ты помнишь, как ты промолчал на вопрос Гарака, когда я сжег поле Гойтемира?
Хасан-хаджи грустно улыбнулся:
- Ты говоришь со мной как равный. У тебя нет на это права по возрасту. Но певчую птицу слышно уже птенцом из гнездышка... Аллах дал тебе неплохую голову. И все-таки правду о жизни, которую ты ищешь, ты узнаешь, когда станешь старше. Что мне ответить тебе? Я не святой. Я человек. И этого не следует забывать... И еще запомни: ты не знаешь всего, о чем говорю я с людьми. Но никто никогда еще не мог наделить другого своей головой. Одни прислушиваются к моему голосу, другие нет...
Калой как-то весело усмехнулся.
- Гончар волен прилепить ручки к кувшину в любом месте! Так и ты. С тобой говорить интересно, но переговорить тебя невозможно!
Хасану-хаджи понравилась эта шутка. Он засмеялся. Калой собрался уходить. Хозяин хотел оставить его на угощение, но он отказался.
- Спасибо, хаджи, за беседу. Мне бы давно уйти, но о разном думаешь, а ответить не каждый умеет.
Уже во дворе Хасан-хаджи положил руку на плечо Калоя и, как бы спохватившись, сказал:
- А вторую твою просьбу - поминание - мы выполнили. Калой не сразу понял, о чем речь.
- За всех усопших и отдельно за родителей твоих мы молились у могилы Мухаммеда... И скажу тебе... честно: Гойтемир молился горячее всех!
Калой посмотрел на Хасана-хаджи, чуть прищурился.
- Горячее всех?.. А чего бы ему?.. Хасан-хаджи усмехнулся:
- Палка имеет два конца. Протяни ее - один возьмется за один, второй обязательно захочет, чтобы ему дали другой. Куда поворачиваются твои мысли?
- Но зато, если протягивают кинжал, каждый, мне думается, возьмет его только за рукоятку!.. Спасибо. Счастливо оставаться! - возбужденно крикнул Калой и быстро удалился.
- Благополучия тебе! - сказал вслед юноше Хасан-хаджи.
И когда тот скрылся за башней, поскреб у себя за ухом и тихо сказал:
- Не мозг, а кипящее масло.
Молва с каждым днем все шире, все дальше разносила по дворам рассказы хаджей. Рядом с правдой бежала неправда. О них говорили чуть ли не как о святых. Каждый родственник старался превознести своего паломника. И выдумкам не было конца. Про одного говорили, что он привез живую воду, про другого, что он запасся спасительной горстью земли с могилы самого пророка. Но выше всех поднималась слава Хасана, потому что он один был среди паломников муллой. По рассказам самих хаджей, он говорил с арабскими муллами на их языке и привез много «джейнов», которые никто, кроме него, не умел читать. А в джейнах записана вся мудрость Ислама. Слухи эти дошли и до родственников Докки, и они привезли ее в Эги-аул, чтоб показать Хасану-хаджи. Кто, как не он, должен был избавить несчастную от джиннов?